Предлагаем вашему вниманию отрывки из дневников протоиерея Михаила Лебедева, деда нашей прихожанки Елены Журавской.

                                           Памятуя об обещании прислать Вам материалы из архива моего дедушки, протоиерея Михаила Лебедева, я стала пересматривать его Воспоминания. В этот раз мне бросилось в глаза, что тема Пасхи проходит как бы красной нитью через всю его жизнь – все ключевые моменты её  так или иначе связаны с этим великим Праздником . Переживания Страстной Седьмицы и Пасхальная радость, глубоко прочувствованные им в детстве и юности, оказали, по-моему, решающее влияние на формирование его личности. Поэтому я и решила сделать подборку   именно из этих моментов.

«Воспоминания»  делятся на две части: 1-я написана в 1947 году и посвящена событиям дореволюционной жизни; 2-ю , о страданиях религиозного человека в Советское время, он написал в 1954 году по просьбе своего друга, Николая Павловича Иванова,  бывшего в то время сотрудником «Журнала Московской Патриархии».

Итак:

                                                           « Часть первая.

Одним из первых моих воспоминаний является такое. Моя мать на руках носит меня по садовой дорожке в дедушкином саду летним вечером. Тёмно-голубое небо, зажигаются звёзды, мать прижимает меня к груди и поёт: « По небу полуночи ангел летел…». Я чувствую полную материнскую грудь, всматриваюсь в красивые черты её лица и чувствую себя счастливым.

Более отчётливыми воспоминаниями являются те, которые относятся к Архангельской церкви (Уездного города Мокшан Пензенской губернии, родины дедушки – прим. моё).

Дом дедушки (Протоиерея Владимира Прилуцкого, служившего в этой церкви) находился на углу Архангельской улицы и Архангельской площади. Окрашен в жёлтую краску с коричневыми карнизами, окружённый палисадником и садом.На площади – белая Архангельская церковь с чугунной зелёной оградой, с деревьями, рассаженными в ограде, с высокой колокольней. В Пасхальную ночь бабушка поднимает меня с постели, на руках несёт меня в кухню и подносит к окну. Я вижу чарующую картину: вся Архангельская церковь в огнях. Невыразимо радостное чувство сжимает моё сердце.

      А вот весеннее солнечное утро. Наш садик весь в цвету, особенно благоухают яблони, дорожки сада тщательно выметены и усыпны песком. Дедушка ранним утром перед службой гуляет по главной дорожке. Разадаётся праздничный звон.

    Вспоминается наша кухня, в ней кухарка Ефимовна, выбеленные стены перед Пасхой и чистый-чистый пол…

                                             

            1907 год.

       1907 год в моей жизни имел особое значение. Я учился тогда в 3-ем классе Семинарии (Пензенской Духовной Семинарии) В этом году была поздняя Пасха – 22 апреля. Ещё до этого года в моей жизни не было такой поздней Пасхи. В солнечные весенние апрельские дни  утром наш класс (бывший рисовальный) затопляли солнечные лучи. Шёл Великий Пост . По средам и пятницам в семинарском храме служились Преждеосвященные Литургии. Спускался на землю тёплый весенний вечер. Немного подмораживало, на фоне потухающей зари загорались звёзды. « А посмотри, как красив Сириус, какими цветами он переливается, такими красивыми они (звёзды) бывают только весной, только в весеннем воздухе так переливаются его лучи.» — говорил мне Александр Орлов, когда мы вечером гуляли около Семинарии на Шестой неделе при лунном свете. Орлов впервые тогда познакомил меня с созвездием Орион и прекрасным Сириусом.

      Пасхальная ночь была тёплая, тихая, звёздная. По обыкноиению, наша Архангельская церковь в Мокшане была иллюминирована разноцветными фонарями. В семинарской тужурке, при воротничке, как всегда, я стоял и пел на клиросе. Какая-то необыкновенная лёгкость в теле чувствовалась в эту ночь. Восторг нарастал уже во время Крестного хода, когда при колокольном звоне, окружённый народом, освещаемым многочисленными огнями, держа икону Воскресения в руках, я шёл около своего деда и пел: «Воскресение Твое, Христе Спасе…». Перейдя в Крестном ходе на северную сторону Храма, я взглянул на колокольню: она сияла, как невеста, на кресте были разноцветные шары, а от креста гирляндами спускались нити фонарей. У гудевших колоколов пылали плошки. «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангелы поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Боже, какая радость!

      Когда после Великой ектеньи я начал слушать пасхальный канон, мой востлорг достиг высшей точки. Вдруг, как бы спала пелена с моих глаз: вдруг я понял сердцем тот таинственный смысл, который скрывается за этими словами, я понял, что Иоанн Дамаскин мог написать канон только в состоянии опьяняющего восторга, а этот экстаз и есть благодать Божия, обильно излитая в сердце прощённого и искуплённого человека. Мой восторг не ослабел, когда я слушал Литургию. Да, я уже органически ощутил правду слов: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца и причастие Святаго Духа буди со всеми нами».

     Пасха 1907 года сыграла решающую роль в моём развитии: после такой Пасхи я уже никогда не мог быть безбожником и выступать против религии.

       Уже рассвело, на востоке загоралась утренняя заря, церковь оставалась нарядной от украшавших её, хотя и потухших фонарей, шары на крестике, на колокольне, впрочем, ещё не потухли. Придя из церкви домой, я не стал разговляться, чтобы пищей не спугнуть высоких чувств, которые в эту минуту владели моей душой. Я пошёл в сад, в саду пахло распускающимися берёзовыми почками, щебетали птицы, в небе догорали звёзды, стояла торжественная тишина. Народ группами с белами узелочками расходился по домам. Действительно казалось, что Благодать Божия в этот светлый праздник пришла в мой родной Мокшан. «Праведен Ты, Господи, и дивны Судьбы Твоя!»…

…Припоминаются экскурсии, совершённые мною совместно с товарищами в академические годы моей жизни (Санкт-Петербургская Духовная Академия с 1911 по 1915 год). Таковою экскурсией была прежде всего экскурсия, предпринятая нами, студентами 1-го курса, Гришиным и другими в количестве 6-ти человек, по маршруту: Витебск – Смоленск – Сухиничи – Козельск – Оптина Пустынь, обратно – Москва.     Это было в 1912 году, Пасха в тот год падала на 25-е марта (Кириопасха). В Велкий Вторник – 20 марта мы с Царскосельского вокзвлв выехали, ночью проехали стацию Дно и утром 21-го были в Витебске, городе на берегу Запвдной Двины. В Витебске обращает на себя внимание то, что все храмы похожи на костёлы. Внешний вид отражает исорию города. Мы побывали у нашего товарища Добровольского  — типичная квартира старого священника со старым комодом, напоминавшая квартиру моего мокшанского дедушки. Побывали в семинарской церкви, где служились часы Великой Среды. Смотрели на широкую Западную Двину, текущую среди глняных берегов, и отправились в Смоленск. В Смоленске оказались вечером в Великую Среду. Зашли в знаменитый Собор, где бывал Наполеон. Бросалась в глаза необыкновенная красота Собора. Лазили по крутым горкам. Вечером ыехали в Сухиничи, где пересели, и утром в Великий Четверг приехали в Козельск. Пасмурный весенний день, страшная грязь, проходили мимо базара, точная копия Мокшанского базара. Такие же повозки, такие же крестьяне. Переехали на пароме Жиздру и пошли вдоль этой реки по роскошной сосновой роще. Было тихо, пасмурно, сосновый воздух, благоухание. Встретившийся крестьянин-попутчик рассказал, что он идёт в Монастырь для того, чтобы попросить совета  по вопросам личного хозяйства.

Мы приблизились к Оптиной Пустыне, в просветы деревьев увидели белую колокольню и услышали малиновый звон с неё. Монастырь окружён белой каменной стеной. Мы устроились в гостинице. В Великий Четверг мы побывали за поздней Литургией, а вечером отправились в Скит к стоянию. Дорога в Скит, описанная Достоевским в романе «Братья Карамазовы», — прекрасная, идёт через сосновую рощу. Но служба в Скиту, среди тёмных мантий монахов, при однообразном простом пении, нам не понравилась. В наших церквах с художественным исполнением замечательных произведений этой священной службы, кажется, больше переживаний. В Великую Пятницу за Часами и Вечерней мы были уже в главном Храме. Там мне уже понравилось, особенно понравилось воодушевлённое пение «Тебе одеющегося» Турчанинова. В Великую Субботу было предпразднство Благовещения. Поэтому к паремиям Великой Субботы присоединились паремии Благовещения. Всего должно было быть прочитано 20 поремий. Со своим товарищем Тихоновым мы бросили жребий. Мне хотелось бы читать 2-ю часть паремий, где более вдохновенных пророчеств из Исайи. Но мне досталась 1-я часть – историческая.  Паремии я прочитал, а на другой день от одного религиозного монаха получил одобрительный отзыв.

    В первый день Пасхи, 25 марта, выпал снег. Утреня не была похожа на пасхальную: вычитывался весь Канон Благовещения, что было прекрасно. Весь храм был украшен ёлочками. Причащались. Причащавший старец-иеромонах обратил внимание на моё лицо. Мой религиозный скептицизм тогда, сравнительно с моими товарищами, отражался, видимо, на моём лице… Обедали в монастырской столовой. Пили пиво за обедом. Получили приглашение. Познакомились с одним монахом-художником очень терпеливо переносившим неизлечимую болезнь и написавшим образ Христа необыкновенной красоты. Звонили на колокольне в Скиту, всё покрыто было снегом, сияло солнце, вдохновенный монах с увлечением звонил. После обеда мы были приглашены в квартиру одного благочестивого человека, жившего около Монастыря в собственном доме. Фамилия его – Нилус. Духовный писатель, сотрудник какого-то духовного журнала. Мы сидели у него за столом: я, Гриша Тихвинский, Маров, Тихонов, Ваганьков. Обычное пасхальное угощение обильное – ветчина, масло, яйца, кулич. Но разговор не соответствовал этому «едемонизму». Тема мрачная, пессимистическая  — об антихристе. Тихонов указал Нилусу на меня, как на еретика, верящего в прогресс, даже в нравственный прогресс, согласно теории труда проф. Светлова «Идея царства Божия». Нилус недоверчив был к моим взглядам.

      Вечером отправились в Козельск. В Москву ехали в пустом вагоне. Пели пасхальные ирмосы, чем услаждали вагоновожатого, единственного «пассажира». По приезде в Москву поселились в стенах Московской Духовной Семинарии (Садово Каретная).                 Здесь мы получили необыкновенное обильное питание (пасхальное). Каждый день что-то очень много кулича, пасхи, яиц. Разумно пребывание в Москве не использовали, а каждый проводил время соответственно со своим личным интересом. Я был поглощён исключительно интересами платонической любви, причём, в эту Пасхальную неделю у меня было две симпатии:  Шура Алфёрова и Нина Архарова. Я ходил к той и другой. Скоро Шура догадалась, что я больше симпатизирую Нине и написала мне письмо в адрес Семинарии о том, чтобы я больше к ней не появлялся. С тех пор я не видел Шуру. До этого мне пришлось побывать на станции Лосиноостровской. Всё это оставило бледное воспоминание в моей душе. Из-за любви к Нине Архаровой, из-за нежелания хотя бы день остаться без свидания с ней, я не съездил в этом году вместе с товарищами в Троице-Сергиеву Лавру. Других внегородских экскурсий мы не совершали…

       …Пребывание в Академии падало на 22 – 26 годы моего возраста. В эти годы в старом русском крестьянстве мужчины обычно женятся, а юноши из зажиточных семей, заполнявшие тогда высшие учебные заведения, должны были так или иначе считаться с пробудившийся страстью: или бороться, или удовлетворять её в публичных домах. К счастью, до женитьбы я женщин не знал. Но сильная страсть бушевала в моей душе. Соблазнов было много, они встречались на каждом шагу. Впечатлительному уже расстроенному воображению изящно одетые молодые женщины являлсь как восхитительное зрелище, выбивавшее из колеи. Поэтому в Академии, среди серъёзных занятий или чередуясь с ними, эти впечатления делали своё дело! Я боролся, сколько хватало сил, отказывался от мясной пищи, ходя по улицам столицы, я не поднимал глаз на проходивших, стараясь спасти себя от соблазнов. Но, конечно, за периодами такого  аскетизма наступали, происходили и падения. Вспоминаю, что в периоды постов я чувствовал себя необычайно слабым физически, так что академический фельдшер разрешал мне выдавать молоко. Физическая слабость, отчасти, и являлась причиной лени. Умственные занятия меня не захватывали целиком, как бы этого мне не хотелось.

         Память не сохранила ярких фактов платонической любви, были лёгкие увлеченя. Никогда не забыть только острого чувства страдания от неразделённой любви. Део было на Пасху в1913 году. Я оканчивал 2-ой курс. На Страстной неделе в четверг утром, это было 11-го апреля, я купил билет в Москву  на 14-е апреля. В 7 часов вечера на первый день Пасхи я выехал в Москву для того, чтобы повидать Нину Архарову. Я уже перед этим несколько раз заезжал к ней, учась на 1-м курсе ( она училась в Медицинском институте). Вечером, 15-го апреля, на второй день Пасхи, где-то на Грузинах, на скверике, около красной каменной церкви, в тёплый апрельский вечер, сидя на скамеечке, Нина решила покончить с ухаживанием и поставить вопос прямо и решительно. Наверно, это было ей трудно: в течение двух лет она не решалась на это. В этот же момент она мне сказала, что не разделяет моего чувства.

Когда мы сидели на скамеечке, к нам подошёл какой-то нищий, прося милостыни, и обратившись к нам сказал: «Счастливые люди, подйте!». Нина ответила: «Мы несчастливы». Ночь после этого разговора была самой несчастной ночью в моей жизни. Я не мог хотя бы на минуту сомкнуть глаз. Правда, на следующий день у меня не хватило силы воли уехать с самым ближайшим поездом в Петербург, т.е. в 4-е часа. Уступая просьбам Нины, обещавшей проводить меня, если я поеду в 9 часов вечера, я остался до 9-ти. Припоминаю, что мучительное чувство продолжалось недолго, тем более, что я жил в Петербурге, а она в Москве. С этих пор это сильное чувство стало всё более и более ослабевать, и когда уже в 1916 году в Пензе, незадолго до женитьбы, я встретил Нину на Поповке, я , видимо, был к ней совершенно равнодушен…»

    Так заканчивается дореволюционная часть «Пасхалий» моего дедушки.

И на этом пока прервусь, чтобы подготовитть вторую часть, советскую, более трагическую.

   С искренним глубоким уважением,

                                                                              раба Божия Елена

 

(206)